Деанон — часть 1. Продолжение.

[Anayan]

А вот этот мини я не очень люблю (кстати, позавчера ему исполнился год — поздравим!). Он вообще должен был пойти на летнюю ФБ, но не сложилось и в итоге он пошел на зимнюю. На данный момент Этери я вижу немного иначе. (как в "Белых лисах")
Название: Колокольчики
Размер: мини, 2761 слова
Пейринг/Персонажи Этери Кагетская, Робер Эпинэ, Адгемар Кагетский
Категория: гет
Жанр драма, юст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: AU по отношению к канону (в каноне Этери не была знакома с Робером); смерть персонажа
Краткое содержание: Адгемар Кагетский все же познакомил свою дочь с Робером Эпинэ.

— Принцесса Этери! — громко возвестил герольд. Подобрав полы длинного синего платья, Этери вошла в зал, попутно поймав ободряющий и одновременно одобряющий взгляд брата. Отец, кажется, нашел ей жениха, и она, чего греха таить, немного волновалась. Совсем немного — женихи-кагеты являлись ко двору достаточно часто. Но одно дело — люди, чьи черты лица уже были привычны взгляду, а другое — человек, прибывший из другого края. Не то из Олларии, не то из Агариса — Леворукий его знает...

В зале внезапно оказалось очень светло, и Этери зажмурилась. А открыв глаза, увидела стоящего посередине зала отца, а рядом — какого-то человека. Он не был красивым, но сердце отчего-то сжалось.

— Мой друг, позвольте представить вам мою дочь, принцессу Этери, — отец взял ее руку в свою. Этери церемонно улыбнулась незнакомцу, с которым ей, скорее всего, предстояло связать свою жизнь. Впрочем, «скорее всего» происходило с завидной регулярностью... Незнакомец низко поклонился ей. — Дочь моя, позвольте представить вам герцога Робера Эпинэ — нашего друга из Олларии.

— Из Агариса, — поправил Робер, а Этери про себя отметила, что это имя ему очень подходит. Но почему у него такие грустные глаза? — К сожалению, так уж сложилось, что я уже очень давно не был в Олларии.

— Отчего же так? — осведомилась Этери.

— Так уж сложилось, — повторил Робер. По всему было видно, что рассказывать историю своей жизни он не хотел. Этери знала много таких людей. Впрочем, при какой-нибудь из ряда вон выходящей ситуации они могли вдруг начать рассказывать всю историю жизни от рождения до сегодняшнего дня. Это всего лишь вопрос времени: нужно было только уметь ждать, уж это она умела делать.

— Многое складывается не по нашей воле, — негромко, спокойно и чуть торжественно заметил отец. — Но в наших силах подчинить себе происходящие вокруг события. Что вы об этом думаете, мой друг?

Робер слегка пожал плечами. Было видно, что он и рад бы подчинить себе происходящие вокруг события, да не получалось. Был бы правителем, про себя посочувствовала ему Этери, не пришлось бы долго ждать, пока мир изменится. Впрочем, отец, задавая подобные вопросы, чаще всего не рассчитывал на ответ, а потому едва наклонил голову и обратился с каким-то вопросом к стоявшему рядом Баате. Бросив краткий взгляд на обоих, Этери вновь повернулась к Роберу.

— Как вам Кагета? — дружелюбно осведомилась она, слегка наклоняя голову и повторяя тем самым движение отца. Всегда интересно слушать мнения других людей о своей родине. А Этери была урожденной кагеткой.

— Она... — ее собеседник несколько замялся, а потом, видимо, все же нашел нужные слова. — Она замечательна, принцесса.

— Помимо того, что замечательна, она в какой-то мере достаточно странна, если не сказать, безумна, — улыбнулась Этери. — Но в ее безумии — ее величие.

— Ваш отец считает точно так же, — заметил Робер.

— Мы все-таки не чужие люди, а, как говорят простолюдины, родная кровь не вода. И в этом я с ними вполне согласна, — она вновь улыбнулась, а затем взглянула в глаза того, кого ее отец уже называл своим другом. — У ваших соотечественников такое же мнение по поводу Кагеты, как у вас, или же оно иное?

Робер задумался. Его лицо слегка напряглось, словно он пытался что-то вспомнить.

— Не знаю, Ваше Высочество, — честно признался он. — Я, к сожалению, никогда их не спрашивал об этом.

Этери кивнула, вполне удовлетворенная таким ответом, и повернула голову к окну, за которым виднелись фиолетовые цветки лаванды и синие — колокольчиков. Собеседник проследил за ее взглядом.

— Любите цветы? — осведомился он каким-то отстраненным голосом.

— Очень, — она оторвалась от созерцания сине-фиолетового цветочного великолепия за окном и повернулась к Роберу. — Живя в горах, приучаешься любить цветы, которые растут тут, ведь их не так много. В Агарисе их, наверное, больше? Я слышала, там растут какие-то замечательные розы?

Лицо Робера слегка исказилось, хотя, возможно, Этери это просто показалось в игре теней.

— Да, — коротко и немного сдавленно бросил он и замолчал.

— Быть может, мы пройдем в сад? — предложила Этери. — Официальная часть приема все равно уже закончилась, а там сейчас очень уютно. А вы расскажете мне, какие цветы растут в вашем городе.

— Позвольте, Ваше Высочество, не говорить с вами о цветах Агариса, — кажется, Роберу абсолютно не нравилась эта тема. — Расскажите мне лучше о цветах, которые растут в Кагете.

— Конечно, — кивнула Этери, не вполне понимая, что может быть такого неприятного в разговоре о цветах. Разве что с ними связана какая-нибудь история... Этери читала одну такую — про обман с помощью цветов. История была сугубо выдуманная и никак не могла произойти в реальности. — В Кагете не так много цветов, но те, что есть, потрясают своей красотой. Вот, например, сольданелла… — Они подошли к выходу, и Робер распахнул перед ней дверь. Этери кивнула в знак благодарности и показала рукой на фиолетовые цветы, которые могли бы стать ее любимыми, если бы не лаванда с колокольчиками. — Они распускаются, даже не дожидаясь того момента, пока снег хоть чуть-чуть не растает. Или, скажем, эдельвейсы. Вы знаете, как их еще называют?

Робер покачал головой.

— Я вообще не очень хорошо разбираюсь в цветах, — заметил он.

— Их называют «серебряными цветами скал», — Этери улыбнулась. — Я не слишком люблю эдельвейсы, но не могу не сказать, что они по-своему прекрасны! Однако мне больше всего нравятся колокольчики. И лаванда.

— Они подходят к вашим глазам, — в голосе Робера звучала какая-то ужасная усталость, и Этери подняла на него взгляд. Его лицо омрачала непонятная грусть, и Этери подумала, что, возможно, эта грусть как-то связана с агарийскими розами... Сердце сжалось от догадки. Возможно, эти розы были подарком кому-то, кого он любил. Она не помнила, что означали розы, она вообще плохо разбиралась в языке цветов, предпочитая просто любоваться ими, но готова была поклясться, что розы — символ любви.

— Спасибо, — вслух произнесла она. — Мне все так говорят. Что ж, пожалуй, я даже рада этому, потому что, не стану скрывать, когда к твоим глазам подходят любимые цветы — это очень удобно, — фразу было тяжело произнести на одном дыхании, но она справилась с этим. — Хотите, я покажу вам, как рисовала их?

— Вы еще и рисуете?

— И очень люблю это делать, — Этери улыбнулась, чувствуя, как глаза застилает пелена непрошеных слез. Да что же это с ней такое сегодня? — Хотите, я покажу вам?

— Буду рад увидеть ваши работы. — Робер слегка поклонился и протянул руку — очевидно, чтобы Этери оперлась на нее.

— Пожалуй, воспользуемся тайным входом, чтобы не проходить через зал, — сказала она, поправляя левой рукой сложную прическу, над которой Тахира, ее служанка, корпела часа два.

— Как вам угодно, принцесса, — вновь поклонился ей Робер, но его слова казались какими-то вымученными. Этери, не став заострять на этом внимание, слегка пожала плечами и провела его в сторону двери, скрывавшейся за виноградной лозой.

***

— Ну и как вам? — со скрытой гордостью в голосе осведомилась Этери, указав на последний этюд, висевший на мольберте.

— Ваши рисунки прекрасны, принцесса, — голос Робера звучал очень искренне, и, пожалуй, это были первые его слова за все время их общения, которые казались настоящими.

— Благодарю вас, — она присела в книксене. — На самом деле я порой сама удивляюсь, как мне это удается. Вероятно, многое зависит от цветов: когда я их вижу, меня посещает ужасное желание творить. Не знаю, почему так получается.

— Портреты у вас тоже просто замечательны, — отметил Робер. — Особенно — портрет вашего отца.

Этери польщенно улыбнулась.

— Портреты я рисую намного реже, — пояснила она. — Пейзажи мне нравятся больше. Однако я премного благодарна: мне очень приятно, что вам нравятся мои работы. Хотите, я и вас нарисую?

— Спасибо, но не нужно, — покачал головой Робер. — Я не хочу отнимать у вас время. Да и вообще... — он запнулся и взглянул на нарисованный букет колокольчиков, а затем перевел взгляд на стоящие в вазе цветы. — Не нужно, — повторил он. — Думаю, мне уже пора.

— До свидания, — отчего-то в душе стало жутко больно. Отчего? Однако согласно правилам этикета нельзя было это показывать, нужно было ответить вежливой улыбкой, что Этери и сделала. — Была рада знакомству с вами. Надеюсь, что судьба еще сведет нас.

— Я тоже на это надеюсь, принцесса, — Робер низко поклонился, а затем поцеловал ее руку. — До свидания, Ваше Высочество!

Когда он вышел из комнаты, Этери присела на кровать и почувствовала, что плачет.

***

— Дочь моя, вы чем-то расстроены? — осведомился отец за обедом. — Что-то случилось?

— Отец мой, все в порядке, — вымученно улыбнулась Этери. — Я просто немного устала.

Отец усмехнулся.

— Как тебе наш новый друг? — осведомился он, рассматривая лежащий на тарелке кусок мяса. — Ты знаешь, нам скоро предстоит война. Он будет сражаться на стороне Кагеты.

Кто бы мог подумать.

— Вероятно, он будет помогать нам, — предположила Этери, абсолютно не понимая сути происходящего. А потом кое-что вспомнила: — И мы будем помогать ему? Например, если он попадет в безвыходную ситуацию?

— Приблизительно так, — отец вновь улыбнулся. — Мы станем ему помогать, только когда это будет выгодно Кагете. Потому что от таких, как он, следует ждать беды.

— А если не выгодно — значит, пускай погибает? — Этери чувствовала, что ее голос дрожал от возмущения, но сейчас это было неважно. — Так получается?

— Дочь моя, вы еще слишком юны, чтобы понять это, — отец говорил вроде бы и мягко, но в его голосе звенела сталь. — По сути он ничем не отличается от тех, с кем мы воюем, а они, как ты, возможно, помнишь, могут приносить нам и вред, и пользу, сами того не зная. И почему-то ты не возмущаешься, когда они погибают. Мы с тобой — не армия Кагеты, которая наполовину состоит из юнцов, искренне верящих в фантом справедливости. Они будут винить себя, если из-за них погиб товарищ. А правителям об этом думать не пристало, не так ли, Этери?

Она промолчала. Впрочем, отец вряд ли ожидал ответа на этот вопрос.

— И, естественно, — продолжил он, — уезжая сегодня, я прекрасно знаю, что вернусь обратно. Потому что в армии всегда найдутся люди, готовые умереть за своего предводителя. Так было, так есть, и так будет всегда.

А вот с этим Этери не могла не согласиться.

***

Дни летели серой пеленой, и Этери уже практически перестала различать их. Яркими проблесками были только цветущие колокольчики за окном и в вазе и портрет, за которым она сидела несколько часов каждый день.

Рисовать людей на самом деле было тяжело. А особенно — когда из внешности запомнилось не так много. Впрочем, это уже было неважно. Этери давно не ощущала такого прилива вдохновения при рисовании.

Но все равно, несмотря на то, что все ее мысли занимал портрет Робера — и сам Робер, чего уж тут скрывать, — она не переставала беспокоиться. За отца, за жениха, за всю кагетскую армию — за всех! Война — такое место, где погибнуть может даже тот, кто неуязвим. Этери это прекрасно знала и потому молила Создателя о том, чтобы они все выжили.

Только бы выжили, только бы выжили — эта мысль билась в ее голове постоянно, не позволяя думать о чем-то другом, не давая спокойно жить, ибо ее постоянно посещали ужасные мысли и сны о том, что умер отец, что умерли все... Это было очень страшно, и, чтобы отвлечься, Этери садилась за мольберт. А за мольбертом опять вспоминала, как громко каркали вороны, когда отец уезжал. Очень, очень дурная примета. И она снова начинала дрожать от страха.

И все же Этери продолжала надеяться, что примета не сбудется. Только бы не сбылась, только бы не сбылась...

***

Портрет был уже практически дорисован — оставались только некоторые мелкие детали. Этери с гордостью посмотрела на прикрепленный к подрамнику холст. Пожалуй, за исключением изображения отца, это будет лучшей ее работой. Вот только не стоит ее кому-либо показывать, зато сама Этери может любоваться своим творением, сколько ей того захочется, и к кошкам всех остальных!

Внезапно дверь распахнулась, и в спальню влетела Тахира. Ее волосы растрепались, что было большой редкостью, а смуглое лицо блестело от слез. Этери в испуге привстала с табурета.

— Что случилось? — встревоженно спросила она, сжимая плечо служанки.

Вместо ответа Тахира махнула рукой.

— К вам... к вам пришли, — выдавила она, утирая слезы. — Пойдемте, принцесса.

Толком еще не понимая, в чем дело, Этери вышла в коридор и начала спускаться по лестнице. Тахира шла следом и поминутно всхлипывала. Что же там случилось? Неужели ее страхи оправдались? Нет, такого не могло произойти!

Внизу лестницы Этери ждал какой-то юноша. Увидев ее, он низко поклонился, и Этери вспомнила, что он состоял при отце. Подозрение, что произошло что-то страшное, только укрепилось.

— Что случилось? — спросила она. Сейчас было не до церемоний.

— Ваше Высочество, — гонец еще раз низко поклонился. — С прискорбием должен сообщить, что ваш отец скончался.

Этери замерла на месте, как вкопанная. То, чего она так боялась, сбылось. Примета оказалась правдива.

— Как это произошло? — тихо спросила она, сжав пальцы до боли. Принцесса не должна показывать свои чувства — но как же плохо ей сейчас было. Она бы упала в обморок, но сначала нужно узнать, как погиб ее отец.

— Это... это произошло во время суда Бакры.

— Суда Бакры?

— Да. Боги должны были оправдать одного человека, либо убить его. Человек был оправдан, но пуля попала в вашего отца.

Значит, случайность.

— Кого же оправдали боги? — голос, кажется, звучал практически спокойно. — Кого же миновала судьба?

— Я точно не помню его имени, — гонец замялся, и Этери поняла, что сейчас он лжет. Что ж, посмотрим, как он будет изворачиваться дальше. Посмотрим... Куда смотреть, если она только что узнала о смерти отца? — Это человек не из Кагеты. Кажется, он прибыл из Агариса. Ваше Высочество, что с вами? Вам плохо?

Этери ухватилась рукой за перила. Создатель, за что ей все это? Почему в смерти ее отца должен быть виновен тот человек, которого или, вернее сказать, чей образ она успела полюбить? А Робер виновен. Пуля миновала его по случайности! Она не могла обвинять человека, который стрелял, — он вершил судьбу, и это считалось его оправданием, но то, что выжил тот, кто должен был умереть...

— Со мной все в порядке, — отчеканила она, чувствуя, как по щекам текут слезы. Леворукий, как же не вовремя! — Спасибо, что сообщили мне эту весть, пусть она и дурная.

Сказав это, она отвернулась и, стараясь не смотреть на гонца, начала медленно подниматься по лестнице. В конце концов, вестник — всего лишь вестник, и нет поводов его винить за то, что он исполнил свое дело. Но отец, отец!..

Войдя в свою комнату и опустившись на кровать, Этери наконец-то разрыдалась — пожалуй, впервые за многие годы. Почему все произошло именно так? Прав был отец, говоря, что от таких, как Робер, следует ждать беды! И как же он ошибся, считая, что точно вернется с войны живым! И что за шутка судьбы — не умереть во время битвы, а встретиться со смертью на суде Бакры, когда даже не его судили!

— Принцесса, — осторожно произнесла Тахира, о присутствии которой Этери уже забыла. — Не плачьте. Все будет хорошо. Обязательно.

— Не будет, — прорыдала Этери. А потом подумала, что слезы — последнее, что ей могло помочь в этой ситуации. Сейчас нужно было собраться и решить, что делать дальше. С гибелью отца Кагета не умерла, хотя и получила серьезный ущерб.

— Тахира, — сказала она, вытерев слезы. — Ты права. Все будет хорошо. Мы пока еще живы, и мы будем жить, пока жива Кагета! А Кагета — пока живы мы! Мы справимся, я верю в это!

Тахира удивленно взглянула на нее.

— И, — продолжила Этери, понимая, что если она этого не скажет, то снова разрыдается, — я отомщу за своего отца. Обязательно!

Она — принцесса, и она справится. Нужно было только выстоять, и она это сделает.

За окном темнело, и ей показалось, что тихо прозвенели колокольчики. Они тоже помогут ей выстоять.

Эта работа мне уже нравится больше. Я уже не помню, что послужило источником вдохновения, но писала я сие с удовольствием. Отдельно мне нравится, как получился Луллак (додай себе сам, что называется, ибо его мне вообще никто не додает) Ну и Этери — вот здесь я уже прописала ее, как на самом деле вижу. Но вообще это был достаточно сложный эмоционально текст, ибо Этери мне было сильно жаль.
Название: Белые лисы
Бета: Enco de Krev, Кавайная немка
Размер: мини, 1664 слов
Пейринг/Персонажи: Этери Кагетская, Адгемар Кагетский, Луллак
Категория: прегет
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Примечания/Предупреждения намеки на вертикальный инцест
Краткое содержание: Белые лисы идут на север."


Жарко.

Этери едва заметно вздохнула, по привычке, оставшейся с детства, следя за тем, чтобы не приподнялись плечи — это чрезвычайно некрасиво выглядит со стороны. Сейчас ей хотелось воды — простой воды. Или слегка распустить шнуровку на платье, чтобы легче дышалось. Впрочем, выбора у нее все равно не было — поправлять детали туалета следует у себя в спальне, а не на приеме.

Иногда — в такие моменты, как сейчас, — Этери думала, что лучше бы отец не возлагал на нее такие надежды. Но, устыдившись своей мысли, немедля изгоняла ее из головы. Многие ли девушки могут похвастаться высоким титулом? Многие ли девушки могут похвастаться такими шансами стать королевой, как у нее? Многие ли девушки могут похвастаться таким отцом?

Немногие. И потому нужно было терпеть.

Этери привыкла терпеть.

Потому что была принцессой, а не простолюдинкой. Это им позволено быть порывистыми и нетерпеливыми. Ей — нет.

Этери любила своего отца. Отнюдь не родственной любовью. Жаль, не взаимно. Да и не могло быть иначе — как любой настоящий мужчина, отец любил мать, которая умерла так давно, что Этери ее даже не помнила.

Голова кружилась, воздуха не хватало. Прием тянулся, точно нити шитья, и, казалось, обмен любезностями продлится дотемна. Этери поправила рукав, любовно проведя пальцами по кружеву, оторочившему край, и выпрямилась. Несмотря на жару и вполне вероятный обморок сдаваться она не собиралась. Стоять до конца (приема, но можно ведь сказать и более высокопарно?), так стоять до конца.

Отец доверял ей, и нельзя было не оправдать его доверие.

***

В детстве Этери практически ни с кем не делилась, что было интересно лично ей, что беспокоило ее. Да и в дальнейшем не стала слишком уж разговорчивой. Потому что не могла найти себе собеседников. Старшие братья были слишком взрослыми, чтобы снисходить до нее, Баата с ней общался редко и почти всегда морщился при встрече точно от зубной боли. Этери понимала, в чем дело: с годами она все больше походила на мать. Понимала и старалась не смотреть в зеркало без лишней надобности. Не хотела видеть сходство с материнским портретом.

Изредка приезжал кузен, и именно с ним Этери и отводила душу.

Луллак был старше ее и знал больше, но своими знаниями не кичился и не обращался с ней, как с несмышленой девочкой. Он понимал, что она рано повзрослела, и говорил с ней о взрослых вещах — о близящейся войне и о политике. Этери с интересом слушала.

Луллак сощурился от палящего солнца, смахнул со лба прядь волос, и Этери невольно залюбовалась кузеном. Он был чем-то похож на отца — родная кровь не вода. И, несомненно, в нем тоже было что-то лисье — как и в них.

Рыжие лисы идут на юг. Белые лисы идут на север. Это она заучила с детства. Нехитрая премудрость, которая описывала ее семью лучше, чем какие угодно трактаты. Они — белые лисы, и они стремятся к высотам, к северу. К Талигу (пусть он и не на чистом севере, а на северо-западе, это не имеет значения).

— Белые лисы идут на север, — вслух повторила она, на миг забыв о кузене, и добавила, когда поймала его удивленный взгляд. — Не обращайте внимания, внезапно вспомнилось.

— Если они и идут на север, то только за прохладой, — фыркнул Луллак и провел рукой по лбу еще раз. — Очень жарко.

Что верно, то верно. Солнце жгло немилосердно, по лицу Этери тоже тек пот, и она старательно вытирала его белым кружевным платком, в углу которого очень давно вышила маленького лисенка.

— Не думаю, что на севере сейчас прохладнее, — слегка пожала плечами она, стараясь не комкать платок. — Впрочем, я никогда не была там.

— Как так, вы же белая лиса! — поддразнил ее кузен и посерьезнел. — Ваша мать ведь родом с севера...

— Я знаю, — кивнула Этери.

Они немного помолчали.

— Вы очень на нее похожи, — заметил Луллак. — Я помню ее, и по моим воспоминаниям вы с ней — одно лицо.

Этери снова молча кивнула.

О том, как она похожа на мать, ей говорили многие — практически каждый, кто знал ее. Кроме отца. Он никогда не сравнивал ее с матерью. Этери прекрасно понимала почему, и отчасти была даже благодарна ему за это. Но изредка ей все же хотелось услышать именно от него, как она похожа на ту, которую он любил всем сердцем.

Только отец никогда не скажет ей ничего подобного. Этери твердо знала это.

— Вы о чем-то задумались? — улыбнулся Луллак и мягко прикоснулся к ее запястью. Рука кузена была горячей, что не мудрено — в такую-то жару! — Простите, я не хотел вас повергнуть в пучину мыслей, это вышло само собой.

— Ничего страшного, — покачала головой Этери и посмотрела на солнце. Оно поднялось уже высоко, значит, скоро будет обед. — Если вы не возражаете, я покину вас, мне нужно привести себя в порядок.

Луллак оглядел ее и слегка усмехнулся.

— Порой мне кажется, что мой дядя делает из вас вашу мать, — заметил он и бросил косой взгляд на колокольчики, которые поникли от жары.

Этери застыла на месте, забыв о том, что собиралась уходить.

— Простите, я не вполне понимаю...

— Вы были другой в детстве, — пояснил Луллак. — Вы совсем не походили на холодную северянку, сейчас медленно, но верно превращаетесь в ледышку.

— Люди меняются с возрастом, — пожала плечами Этери, чувствуя, что у нее перехватило дыхание.

— Разумеется, — кивнул кузен. — Но, зная моего дядю, я думаю, что он оказывает на вас определенное влияние. Впрочем, я могу ошибаться. Идите уже, Этера, опоздаете!

Этери медленно кивнула, развернулась и пошла к двери. Все это казалось сном — может, оно и было сном? В конце концов, жара тоже может действовать на мысли человека, причем, не самым благотворныи образом. А Луллак ошибается. Наверняка ошибается. Зачем отцу делать из нее копию матери? Это же еще больнее — когда ты видишь женщину, во всем похожую на ту, которую любил и которая умерла! Нет, Луллак ошибается. Он просто не знает отца так хорошо, как знала его она.

Но с той поры червь сомнения поселился в ее сердце.

***

Этери обмакнула кисточку в синюю краску и критически оглядела свою картину: на бумаге расцветали колокольчики в окружении завитков листьев. Рисовать портреты близких — дурная примета, поэтому ей приходилось день за днем возвращаться к смертельно надоевшим цветам.

Обычно люди, видевшие ее работы, удивлялись, почему она не рисует отца. Этери в таких моменты мягко улыбалась, опускала ресницы и кротко замечала, что рисовать истинное величие сложно и пока она этого не умеет. Это было правдой лишь на малую толику. Но Этери боялась отнюдь не глупого суеверия.

Все могло выйти наружу.

Никто не должен знать о том, как именно она любит своего отца. Даже он сам. Он сам — прежде всего.

— Рисуете, дочь моя? — раздался за спиной негромкий голос, и Этери вздрогнула от неожиданности. Отец всегда подходил так тихо, что это поневоле пугало. Так могут подходить призраки, выходцы, но не живые люди.

Впрочем, не ей судить об этом, решила Этери и молча подвинулась, показывая мольберт отцу. Тот улыбнулся.

— Опять колокольчики? — уточнил он и взял Этери за руку. Ладонь была холодной, и Этери зазнобило. Или это не от холода? — С каждым разом они получаются у вас, дочь моя, все лучше и лучше.

— Благодарю вас, отец, — церемонно склонила голову Этери, стараясь избавиться от дымки в голове. Ее ум должен быть ясен, ее ум — это ее оружие, почти как красота. — Мне очень приятна ваша похвала.

Отец улыбнулся вновь, и Этери впервые за много дней обратила внимание, какие усталые у него глаза. Война была близко, об этом говорили все. Талиг был слишком лакомым кусочком, чтобы не попытаться откусить от него часть. И — белые лисы идут на север. На север.

— Что с военными союзниками? — спросилп она, поправляя левой рукой выбившийся из прически локон. Она всегда должна выглядеть, как полагается, она — дочь своего отца и не имеет права его позорить неаккуратным обликом.

— Они будут, — туманно ответил отец, отпустил ее руку. и взглянул ей в глаза. — Но для того, чтобы скрепить союз с ними, нужен выкуп. Он обеспечит их верность.

— Я могу чем-нибудь помочь? — негромко спросила Этери. Она знала, что ответ будет отрицательным — она девушка, а не полководец, — но все же отец учил ее дипломатии, и уроки прочно въелись в память.

Отец оглядел ее с ног до головы, и, казалось, в его светло-голубых глазах — таких же как у нее, — что-то блеснуло.

— Ты будешь этим выкупом, — коротко пояснил он.

Как пригодилась наука скрывать свои эмоции! Быть может, она ослышалась? Нет, слух не подвел ее.

— Вы отдадите меня замуж за одного из них? — переспросила она, стараясь выровнять дыхание, чтобы тихий голос не сорвался в крик.

— Именно так, — отец склонил голову и снова взял ее ладонь. — Я надеюсь, вы понимаете, что это необходимо?

Этери кивнула, понимая, что не сможет выдавить ни слова из-за комка в горле. Необходимо... Да, пожалуй, ставшие родственниками редко предают. Ради одной победы мало кто осмелится связать жизни перед лицом Создателя. Да, это было разумно, но все же, все же...

— Я останусь здесь или после войны уеду со своим супругом на его родину? — деревянным тоном спросила она.

— Как захочет ваш супруг, дочь моя, — ответил отец. — Я надеюсь, что вы станете кем-то большим, чем принцесса Кагеты.

— А как хотели бы вы, отец? — прошептала Этери.

— Мои желания здесь не учитываются, — пояснил отец. — Моя цель — сделать Кагету процветающей.

Лжет, подумала Этери. Она давно научилась угадывать настроения отца, и сейчас этот навык ей пригодился. Отец наверняка хотел сказать иное, но обстоятельства вынуждают говорить не то, что лежит на душе. Ну что ж, она с готовностью покорится. Это и впрямь может сделать Кагету процветающей. А сама Этери повторит судьбу матери, которая уехала на юг, только она поедет на север.Белые лисы идут на север.... Может быть, там и впрямь прохладнее, чем здесь, подумала она, вспомнив Луллака. Одна фраза воскресила в ее памяти другие слова.

Она наконец подняла глаза на отца и сморгнула набежавшие слезы. Отец глядел на нее с какой-то странной тоской.

— Вы так похожи на свою мать, Этери, — наконец произнес он и, взяв за подбородок, приподнял ее голову. — Не плачьте.

Она посмотрела в глаза отцу. Кто бы знал, что она дождется слов, о которых так мечтала!

— Рыжие лисы идут на юг, — торжественно произнес отец, и Этери поняла, что к чему. Она еще раз утерла слезы, глубоко вздохнула и, закрыв глаза, прошептала:

— Белые лисы идут на север.

Вот так. И никаких сомнений в правильности своего выбора. Кажется, еще никогда Этери не была так счастлива. Так горько и безнадежно счастлива. Но душа Этери ныла. Она принесет пользу Кагете, но отец любит ее как дочь.

А на следующий день началась война.

Колокольчики так и остались недорисованными.


С чего начался этот фанфик? С того, что я захотела написать про малину. Потом я вспомнила, что у меня еще не закрыт гештальт по этому пейрингу, а малина в него отлично вписывалась. Потом уже появилась сама история. Я дико хотела параллелить со "Снежной королевой", но из-за дедлайна сюда вошел только эпизод про состриженные волосы — ну и мелкие упоминания.
Название: О малине и сказках
Бета: Эр Окделл
Пейринг/Персонажи: Селина Арамона/Айрис Окделл
Категория: фемслэш
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, 1713 слов
Задание: архетипы и мифологемы - грань миров
Описание: Иногда сказки бывают правдивыми. Иногда.
Предупреждения: AU, OOC, смерть персонажа


Когда они знакомятся, от Айрис пахнет малиной, и Селина невольно вспоминает детство, в котором они с Герардом ходили в парк и собирали ягоды. Она случайно спотыкается и, сильно покраснев, — она буквально чувствует, как румянец заливает ее лицо, — еле слышно произносит свое имя — но Айрис все слышит.

— Селина? — переспрашивает она, накручивая на палец выпавшую из прически прядь. — Как девочка из сказки про розы?

Селина не знает этой сказки, но молча кивает — запах малины и нахлынувшие воспоминания о детстве лишают ее дара речи. Айрис, впрочем, и не нужно согласие — она сама начинает пересказывать сказку, и уже через минуту ведет ее по садовой дорожке, обрамленной ровно постриженной травой — наверное, Денизе понравился бы такой сад, — и Селина невольно улыбается, заражаясь беззаботностью Айрис, идет следом, аккуратно ступая по камням.

Айрис, видимо, соскучившаяся по беседам, рассказывает ей о своих сестрах и брате, которого Селина помнит — как замерло у нее тогда сердце! Мама смотрела во все глаза на Первого маршала, а она боялась поднять глаза на русоволосого мальчика, который помог Герарду.

— Я думаю, — вдохновенно продолжает Айрис, — Эдит и Дейдри приедут сюда. Я буду просить за них у королевы! Пускай они тоже будут фрейлинами, как я. Эдит, бедняжка, страдает надорской болезнью, ей нужно вырваться оттуда.

— В Надоре красиво? — спрашивает Селина, вспоминая свой дом и одуванчиковые поля в Кошоне. Тогда с Амалией они плели венки, рядом носились Цилла с Жюлем (кажется, они хотели оттаскать друг друга за волосы), а Герард сидел бок о бок с ней и, захлебываясь, рассказывал про истории, которые он вычитал в книгах.

Где теперь эти венки? Где Цилла? Куда все делось?

— Иногда, — немного подумав, отвечает Айрис. — Но мне он так надоел, что я мечтала оттуда выбраться, и у меня не было времени любоваться красотами.

Селина молча кивает. Айрис наклоняется к ней, и от ее волос снова пахнет малиной.

— Если ты захочешь, мы можем поехать туда когда-нибудь потом, — замечает она, встряхивает волосами, которые рассыпаются. — Когда там не будет так, как сейчас. Хочешь?

И Селина не может отказаться от столь заманчивого предложения.

***

— Во что вы играли в Кошоне? — осведомляется Айрис, наблюдая за воробьями, которые сражаются за брошенные им крошки хлеба. Селина пожимает плечами.

— А в Надоре?

— О! — Айрис невесело усмехается. — Мы вышивали лик Создателя и ежедневно читали молитвы, стоя на холодном полу в церкви. Но когда было время, я и Ричард — мы уходили в его комнату и придумывали сказки. Он говорит начало — я продолжаю, и наоборот. Но ты не ответила на мой вопрос.

Селина пытается вспомнить, но в голове только одуванчики и качающиеся стебельки малины.

— Мы играли с солнцем, — медленно начинает она, боясь что-то перепутать. — Когда солнце светит в окно, но на другой половине комнаты тень, можно представлять будто бы ты в двух мирах сразу. Мир света и мир тени. Да нет, много, конечно, игр, но я сейчас не вспомню.

— В двух мирах сразу? — заинтересовывается Айрис.

— Да, — кивает Селина. — Это выглядело немного смешно — одна половина лица светлая, другая темная. Но...

— Ну-ка! — Айрис откладывает шитье — Селина краем глаза видит на канве какую-то птицу, но предпочитает не думать, не понимать, какую, — и встает неподалеку от плодоносящей яблони, так чтобы правая сторона ее лица была залита светом, а левая скрыта тенью. — Так?

Селина улыбается и, подойдя к подруге, встает так же.

— Теперь мы в двух мирах одновременно, — как маленькая девочка, радуется Айрис и чуть ли в ладоши не хлопает. — Ой, посмотри! — она машет рукой на воробьев, которые вцепились в одну крошку и пытались порвать ее.

— Они пытаются утащить эту крошку каждый в свой мир, — серьезно замечает Селина, поправляя синюю ленту в волосах. Синюю ленту — свою гордость, свою вину, ибо в конечном счете и из-за нее Цилла ушла в мир выходцев. Любимую синюю ленту, от которой она все же не может отказаться и надевает почти каждый день, словно выставляя напоказ.

— Лучше бы поделились, — качает головой Айрис и, подняв с земли яблоко, подкидывает его в воздух. — Ближе к обеду съедим, ты не против? — И лукаво улыбается.

***

Селина хочет написать письмо Герарду, обмакивает перо в чернильницу и уже даже начинает медленно выводить каждую букву, но останавливается. Брат сейчас слишком далеко, чтобы понять ее, да и мало ли кому может попасться ее письмо?

Айрис Окделл не любили многие, и не было нужды подставлять ее под удар лишний раз.

Айрис Окделл, от рук которой все еще пахло малиной.

Герард был слишком Герардом, чтобы понять все, что чувствует Селина к Айрис Окделл. Видимо, это ее судьба — влюбляться в Окделлов.

Она бы могла написать Ричарду, но кто знает, где он сейчас. Скорее всего, он даже ее не помнит.

В кулуарах много говорили о нем. Дескать, он отравил своего эра и за это был сослан. Селина не верит в это и успокаивает Айрис, которая сжимает кулаки и трясется мелкой дрожью, кусая нижнюю губу до крови.

Селина понимает, как тяжело сейчас Айрис.

Айрис, у которой есть только она и мама.

Понимает.

Но не знает, что может сделать.

Она еще раз окунает перо в чернильницу и пишет письмо Айрис, которая сейчас лежит в одной из комнат — надорская болезнь все не отпускает ее. Пишет, дописывает до конца — и рвет его на куски, которые бросает в камин. Она не будет писать это письмо. Она просто зайдет к Айрис прямо сейчас. Их комнаты недалеко, и, как та девочка из сказки про розы, Селина сумеет добраться до подруги в считанные минуты.

Потом — не забыть, — все же написать письмо Герарду и еще Амалии с Жюлем.

Создатель, пусть только все будет хорошо!

***

Они сидят в саду, и Селина вплетает в волосы подруги одуванчики. Айрис с ними смотрится очень красиво, почти легкомысленно — но Селина знает, что та совсем не легкомысленна.

— Ну-ка! — Айрис достает зеркальце и кокетливо косится в него. — О Создатель, как красиво! Сэль, спасибо тебе огромное!

Селина скромно улыбается. Помнится, вплетать вот так цветы в волосы ее научил Герард, когда у мамы с папой — сердце болезненно сжалось, — не было времени. Что ж, спасибо ему за это. Если она будет счастлива, то Герард внес в это большой вклад, играя с ней и рассказывая интересные истории.

— А теперь я, — Айрис завладевает волосами Селины и начинает колдовать над ними. У Селины бегут мурашки, ей невыносимо приятно, что Айрис касается ее волос своими нежными ладонями, от которых опять пахнет малиной, — и она невольно вспоминает свою теперь-любимую сказку, где мальчик заплетал девочке волосы, и они весело смеялись, пока не приплыла найери.

— Смотри, — Айрис поворачивается к ней лицом и, кажется, любуется своей работой. — Тебе очень идут эти незабудки.

Селина смотрит в зеркало и еле слышно ахает. Айрис вплела ей цветы в волосы, сделав ее похожей на найери — только найери вплетают в волосы кувшинки, а здесь незабудки. И это смотрится очень красиво, очень нежно — так заплести волосы может только Айрис. Даже Герард вплетал по-другому.

— Айри, спасибо... спасибо огромное, — горячо благодарит она, беря за руки подругу. — Мне — мне правда очень нравится.

— У тебя очень красивые волосы, — замечает Айрис. — Очень-очень. Тебе спасибо, — она улыбнулась и пододвинула корзиночку для завтрака. — Ты любишь малину?

Селина чуть не давится слюной, но кивает в ответ. Если бы Айрис знала, о чем говорит, если бы она вообще все знала — как бы было проще жить!

— Мы не попадем в разные миры? — неожиданно спрашивает Айрис и прикладывает ладони к щекам. — Я бы не хотела разлучаться с тобой.

Селина чувствует, что краснеет.

— Не попадем, — обещает она.

***

Селина чувствует, что еще чуть-чуть и разрыдается. Мама тоже расстроена, но она никогда не сможет понять, кем стала Айрис для нее. Стала — и умерла. Теперь ее тело где-то под руинами Надора, и никто никогда его не найдет.

Она прячет лицо в ладонях. Создатель, за что, почему ты немилосерден, за что ты наказал бедную северную девочку, которая ни в чем не виновата? Ладони намокают, и тогда Селина не сдерживается и плачет. Бедная, бедная Айрис... Она много хотела сделать, хотела вывезти своих сестер из полумрака Надора — и сама осталась там навеки. Бедные Эдит и Дейдри — но Айрис жальче. Она мертва — а Селина жива. Только потому что их вывела выходец. Она могла вывести и Айрис — но не смогла. О Создатель!

А ведь она даже не успела сказать лучшей подруге, что чувствует к ней, что любит ее.
Не успела, откладывала на потом — и дооткладывалась.

Она перечитывает сказку про девочку с розами и вспоминает Айрис, Айрис, которая познакомила ее с этой небылицей, Айрис, которая мертва— и неожиданно понимает, что делать. Пожертвовать, как та девочка, тем, что ей дорого из каких-то вещей. Дорогое за дорогое, и тогда найери послушается и вернет ей Айрис — может быть, но Селина внезапно верит в это.

Она смотрит на зеркало и понимает, что именно отдаст в обмен на жизнь. Берет в руки ножницы, в последний раз глядит на волосы, водопадом спускающиеся по плечам и решительным движением состригает их. Они падают на пол, окружая ее, и Селина готова идти отдавать их найери.

— Дар за дар, — шепчет она, когда уже сидит на берегу реки. — Жертва за жертву. Воскреси ту, что мертва. Верни ту, что дорога. — И кладет состриженные волосы на воду.

По глади реки идут круги.

***

В окно кто-то еле слышно стучит, и Селина открывает глаза и подходит к окну. На нее смотрит Айрис.

— Сэль, — шепчет она. — Сэль, открой мне, пожалуйста. Мне холодно!

Она стала выходцем, понимает Селина и холодеет от ужаса. Найери, почему так? Впрочем, никто и не обещал истинного исполнения желаний.

— Сэль, — зовет Айрис, — прошу!

Селина приглаживает рукой короткие волосы — ничего страшного, скоро отрастут, — и думает, что ей делать. Быть может, Айрис не будет уводить ее за собой? Может быть, оставит в мире живых, не утащит за собой, не заставит переступить эту тонкую грань между мирами?

Но ведь она обещала, что будет с Айрис...

Селина, помедлив, открывает окно. На нее веет холодным ветром, — голове становится очень холодно, — и запахом смерти. Айрис усаживается на подоконник и улыбается — но не так, как когда была живой.

— Постриглась, бедная, — слышит Селина шепот Айрис. — Не бойся, я не уведу тебя. У тебя есть, мать, братья — не как кукушонок Ричард, — сестры, они не будут страдать. Бедная ты моя...

Селина сжимает руку Айрис и не верит, что это не сон.

— Айрис, прошу...

Айрис грустно улыбается и целует ее в губы, а затем в лоб.

— От меня больше не пахнет малиной, — усмехается она, совсем как живая! — Ты боишься меня, я чувствую это. Что ж, теперь — прощай. Я, может быть, еще вернусь.

Она соскакивает с подоконника и удаляется куда-то вдаль. Селина смотрит в окно.

— Подожди! — кричит она, но Айрис уже не слышит. И тогда — тогда Селина плачет по-настоящему. Она только что потеряла свой последний шанс.

И внезапно отчетливо понимает, что Айрис ушла навсегда и не вернется к ней. Ни-ког-да...

А сказка про девочку с розами была всего лишь глупой сказкой.

@темы: #fics, #WTF, куртуазия и шпаги

Comments

[белочка Лисс]

Все тексты прекрасны, но Лисами ты мне прямо додала

[Anayan]

Белинда Ланнистер, спасибо! Я очень рада, что получилось додать)